Блог

Андрей Молодых

Корреспондент «РР» вступил в прямой контакт с призраком революции

Ленин живее всех живых или мертвее всех мертвых? Он актив или пассив современной России? Могут ли отвергнутые в начале 90-х идеи социального равенства и справедливости помочь в развитии страны на новом историческом этапе? И если поколение постсоветских отцов снова говорит: «Нет», то почему у них растут дети, которые говорят: «Да»? В советской школе учили: Ленин очень любил детей. Похоже, теперь дети отвечают ему взаимностью.

От ворот Александровского сада вверх по брусчатке тянется очередь в Мавзолей. Впереди голландцы, сзади киргизы. Постоянно наступаем друг другу на ноги и извиняемся. У нас явные симптомы амфетаминовых наркоманов: неуклюжие движения и приступы немотивированного страха. И чем ближе к ленинской пирамиде, тем все больше «вставляет» страх.

Шшш!

У входа в Мавзолей ко мне плавно, как в аквариуме, приближается сотрудник ФСО и шепчет:

— Выньте руки из карманов.

— Зачем? — почему-то тоже шепчу я.

— Такие правила.

Слово «правила» поворачивается в моем мозгу каким-то до сих пор неизвестным, чудовищным смыслом. Иду дальше. В проеме входа замер следующий охранник. Стараюсь не думать о руках, но не тут-то было. Охранник резко сгибает в локте левую руку, указывая, куда мне идти дальше. Поворачивать назад поздно. Да и позорно как-то: Ленина испугался!

Я в Мавзолее впервые. Так уж получилось. Всегда представлял себе это место как застывшее царство мертвых, а тут, оказывается, все шевелятся. Вот очередной страж опять согнул руку в локте: теперь нужно спуститься вниз по ступенькам. Внизу стоит третий. Я нервно хихикаю. Он резко прижимает палец к губам:

— Шшш!

Это самое громкое «шшш!», которое мне приходилось слышать в своей жизни. По спине бегут мурашки. Поворачиваю к Ленину. Здесь меня встречает последний хранитель тела. Он делает шаг в мою сторону и молча, одними жестами указывает, куда следует идти. Его действия напоминают танец смерти.

На доли секунды рацио отключается: после того как трое истуканов поочередно оживали у тебя на глазах, от тела вождя мирового пролетариата невольно ожидаешь того же. Но ничего не происходит, и это кажется странным.

Покинув Мавзолей, облегченно вздыхаю и ловлю себя на мысли: может, если поговорить с охранниками в свободное от их работы время, вся эта игра воображения улетучится?

— Скажите, а можно пообщаться с ребятами, которые охраняют тело Ленина? — звоню я в службу охраны Мавзолея.

— С действующими сотрудниками ФСО нельзя, — отвечает человек из пресс-службы.

— Почему?

— Это секретная информация. Таковы правила.

Денискины рассказы

Денис Вернов сейчас на распутье: не может выбрать, в какую из левых партий вступить. Ему 27 лет, он аспирант РГГУ, снимает с подругой квартиру в Люберцах, пишет диссер на кафедре социальной философии, тема: «Роль традиции в представлении о социальной реальности». Волосы забраны в хвост, одет в косуху, глаза умные, рассуждает о слепоте русской интеллигенции.

Когда с ним разговариваешь, кажется, что переносишься лет на сто пятьдесят назад — в эпоху брожения революционных идей и радений о судьбах народа. Денис — вылитый Базаров, да и тема его диссертации имеет прямое отношение к «Отцам и детям». У Дениса есть хобби — ездить автостопом по России и общаться с «обычными мужиками».

— У меня нарисовалась очень четкая картинка, — подводит Денис черту под своими хождениями в народ. — В большинстве своем работяги не верят никому, старики тоже. Ни власти, ни интеллигенции. Считают их продажными, живущими на всем готовеньком и только и умеющими, что водить народ за нос.

— Ты с ними согласен?

— Конечно.

— А во что ты сам веришь?

— Что дни постсоветской России сочтены. Либо ее раздербанят на несколько частей — на это направлены все силы, особенно западные, — либо к власти придет партия, которая услышит чаяния народа.

— Какая партия?

— Есть два варианта: либо к православным примкнуть, либо к левым. Но православные, РПЦ — это заведомо реакционные ребята, их спонсируют всякие братки, олигархи и власть. Они никогда не встанут в авангарде народа. Остается примкнуть к левым — КПРФ. Посмотрим, на что они способны.

— Кроме КПРФ достойных левых партий, по-твоему, нет?

— Когда начинаешь обозревать другие левые движения, понимаешь, что все плетутся в хвост: до народа никому дела нет, все думают о своем. Если понадобится, они народ просто используют.

— Разве не любая политическая партия этим занимается?

— Все! И это меня бесит! Нет сплоченности, ситуация настолько напряженная, что у меня волосы шевелятся на голове от того, что происходит. Такая неадекватность, разброд, шатание — это просто обескураживает.

У меня уже несколько секунд волосы тоже шевелятся: на моих глазах парень, который только что размешивал сахар в стакане и ел слойку, превращается в Ленина! И это не постмодернистская игра, это самая настоящая реальность. У Дениса словно что-то щелкает в голове, и включается речевой режим вождя пролетариата.

— Какой же ты видишь идеальную партию власти?

— Было бы хорошо, если бы православные объединились с коммунистами и выдвинули жесткие общие требования — чтобы в результате действующей власти пришлось либо уйти, либо исполнять эти требования.

— По-твоему, коммунизм и православие легко интегрируются?

— А что тут такого? Православные и социалистические ценности очень близки и укладываются в традиционное мышление современного русского человека. Их просто необходимо совместить. Ленин, Сталин, Христос, самодержавие и народность — примерно в таких категориях мыслит народ.

— Тебе самому не смешно?

— Это только звучит парадоксально. На самом деле в традиционном сознании все эти три фигуры сосуществуют. Главное, чтобы человек у власти слушал народ и делал то, что он просит.

— Думаешь, у Ленина еще есть политическое будущее?

— Если начнутся разброд и шатание, то неизбежно появится Ленин. А потом Сталин. — Денис, глотнув чаю, задумывается. — Или сразу Сталин.

У Дениса две жизни: обычная, в которой он собирается жениться, родить двоих детей и купить квартиру в Люберцах, и идеальная, в которой на красных стягах рядом профили Ленина, Сталина и Христа. Он не сумасшедший, наоборот — слишком умный. Он прекрасно представляет себе вероятность покупки квартиры при его научных доходах: шансов не больше, чем у союза коммунистов с православными.

Полная деполитизация

Перед монументальным зданием музея Ленина в Горках пасется лошадь. Посетители любуются. Это действительно очень красиво: лошадь, а за ней огромное мраморное сооружение. Скорее всего, когда лениноведы употребляют словосочетание «деполитизация Ленина», у них перед глазами возникает такая же картина.

Образ музейного Ильича очень естественно отрывается от политического. Это тридцать лет назад рядом с Лениным не могло быть никакой живой лошади. Но время идет, и «вождь» превращается в «мужа», «любовника», «сына», «охотника» — все зависит от экспозиции. Даже в Мавзолее туристам уже давно продают не тело вождя, а тайну, которая бьет по нервам.

Музей-усадьба «Горки». Каждый час здесь собирается экскурсионная группа человек в десять. В основном те же любопытствующие, что и в Мавзолее. Исторический акцент у здешних экскурсоводов теперь смещен на доленинский период, когда усадьба принадлежала Зинаиде Морозовой, вдове известного промышленника и мецената.

Ну а после, конечно же, Ленин.

— Сначала Ильич жил в левом флигеле, где при прежних хозяевах селилась прислуга. Давайте наденем тапочки со шнурками и пройдем внутрь.

Шнурки слишком длинные, чей-то ребенок не справляется с управлением тапочками, но все заканчивается хорошо.

Вот комната Ленина — единственная, где есть закрывающаяся дверь. Вот его кровать и рабочий стол. Вот волчья шкура, на которую он любил вставать голыми пятками.

— Интересен этот комодик, — голос экскурсовода становится нежным. — Хорошая вещица, согласитесь.

Проще согласиться. Хотя вообще-то комод как комод. И вообще эти уменьшительно-ласкательные суффиксы звучат слишком мелкобуржуазно в доме вождя пролетариата.

Смена тапочек. Переходим в большой дом — к последним годам жизни. У Морозовой был отменный вкус: гармонию интерьера нарушает лишь историческое присутствие Ленина. Это не сарказм: двойные поручни, сделанные для Ильича, явно портят лестницу. И первая в России инвалидная коляска с электрическим приводом смотрится жутко. Телефон «Эрикссон» тоже не вписывается в интерьер, к тому же работал он плохо, судя по записке Ленина.

— Он умер в следующей комнате, куда мы с вами сейчас пройдем.

Эта комната изначально предназначалась для дочерей Морозовой. Три зеркала во всю стену так и ждут, чтобы перед ними примеряли платья, корчили рожицы и завязывали банты. Нелепое место для смерти — здесь изо всех углов так и брызжет жизнь.

— По фэн-шую в спальне нельзя вешать зеркала, — размышляет вслух бабуля рядом со мной. Она, похоже, поняла, отчего умер Ленин.

Экскурсия заканчивается в гараже. Здесь стоит монстромобиль Ленина «Серебряный призрак» — некогда элегантный «роллс-ройс», приспособленный путиловцами к зимнему бездорожью: вместо задних колес стоят гусеницы, а к передним приделаны лыжи. Выслушав прощальное слово экскурсовода, странный мальчик, который все время выпадал из тапочек, зачем-то плюет на пол гаража и выбегает наружу. Такая вот деполитизация образа.

Полная капитализация

ЗАО «Совхоз имени Ленина» и одноименный поселок находятся как раз по дороге в Горки. Советская легенда гласит, что именно Ильич посоветовал местным крестьянам объединиться и работать вместе. Сегодня это единственное сельхозпредприятие, которое до сих пор пашет землю сразу за МКАД, причем с явным коммерческим успехом — судя по тому, как выгодно отличается поселок от соседней газпромовской Развилки и даже ближайших московских районов.

Плодами своего успеха совхоз щедро делится с местными жителями. Главный продукт предприятия — крупная земляника, которую покупатели считают клубникой. Судя по количеству цветных памятников ягоде-кормилице, она здесь куда популярнее даже деполитизированного образа вождя. Но конфликта между ними нет. Скорее на лицо тесная мифологическая связь Ленина-отца с матерью-земляникой.

Директор совхоза Павел Грудинин чмокает жену по телефону, кладет трубку на стол и рассказывает, почему не собирается переименовывать предприятие.

— Я и все мои товарищи начинали работу в совхозе еще в то время. Я здесь с двенадцати лет, первая работа — грузчик земляники. Мои родители здесь работали, моя бабушка здесь работала, дяди, тети. Поэтому я не совсем понимаю, почему мы должны называться по-другому. Ленин мне ничего плохого не делал. Я ходил октябренком — на груди висел значок, и я точно знал, что воровать плохо, а работать хорошо. Эти коммунистические принципы, по-моему, до сих пор актуальны.

— Но получается, что теперь вы поставили Ленина на службу частному капиталу.

— Ничего подобного. На нашем предприятии по-прежнему действуют социалистические принципы. Мы плевать хотели на эту политику и продолжаем жить, как жили двадцать лет назад. Просто взяли на себя часть тех функций, которые должно исполнять государство. Вот вы зайдите в нашу школу и спросите, как тут питаются дети. Вам скажут: хорошо и бесплатно. Кто это оплачивает? Деньги, которых не хватает в бюджете, доплачивает совхоз.

— Социализм в отдельно взятом совхозе?

— Да. То, о чем говорил Ленин, — это практически десять библейских заповедей: не убий, не укради, не завидуй. — Грудинин на моих глазах превращается в персонажа Денискиных рассказов. — Пока ситуация такая, что никто ничего нового не придумал. И если вы попробуете понять идеологию любой современной партии, то увидите, что она так или иначе пытается сказать то же самое.

— Говорят, вы недавно поставили в поселке второй памятник Ленину.

— Да, раньше был один, теперь два. Мы пару лет назад нашли его на задворках, отреставрировали — теперь около Дворца культуры у нас стоит. Точнее, сидит. Скульптора Вучетича. Все рады, никто не возмущался, хотя большинство жителей поселка — это не работники совхоза. Россия — страна с непредсказуемым прошлым, здесь его постоянно переписывают. То Ленин плохой, то хороший. Вот появляется человек, который называет Ленина или Сталина кровавым палачом. Да, они такими и были. А где в это время был твой дед? С ними. Так давайте уже думать о том, как нас назовут.

Перед офисом дирекции совхоза в зарослях туи торчит, как гриб, голова старого Ильича. Воздух тут, что ли, такой, что все обильно растет? Павел Грудинин говорит, что проще посадить новую тую, чем постоянно подстригать старую под Ленина. Кажется, Ленин органично занял здесь место тотема — маленького земледельческого божества.

И вновь продолжается бой

На ВДНХ в самом разгаре молодежная акция «Антикапитализм-2010». Ребята, которые здесь стоят, — члены Союза коммунистической молодежи, СКМ. Это молодое звено современной компартии — те, кого раньше называли комсомольцами. Чтобы создать видимость толпы, один из организаторов митинга распределяет группки парней и девчонок прямо за спиной Ленина, благо памятник подлога не видит.

Новые комсомольцы часто обижаются, что их описывают как маргиналов. В целом описание точное, но меня больше смущают их мордатенькие лидеры в дорогих лоснящихся костюмах. Их человек пять на всю тусовку, они стоят в центре, один говорит на камеру о том, что сейчас поднимается волна молодежного левого движения. Здесь, у ног Ленина, эта волна больше напоминает колебания в чашке с чаем. Вероятно, речь идет о какой-то другой волне.

Стою перед улыбчивым парнишкой с плакатом «Смерть капиталу».

— И как ты собираешься победить капитал? — спрашиваю.

— Есть два способа, — говорит он не раздумывая. — Революция или они сами отдадут нам власть. Но сами они никогда ничего не отдадут.

— А зачем тебе власть?

— Хочу жить при социализме. Чтобы не было бедных и богатых. Чтобы чего-либо добиться можно было не по знакомству, а своими силами.

— Разве при социализме не было блата?

— При социализме было хорошо, — уверенно говорит мне юноша, который никогда не был даже октябренком.

— Но ведь ты не жил в СССР.

— Нет. Но там было хорошо.

— Это тебе папа с мамой рассказывали?

— Нет. Я сам знаю.

В его мозгах уже хорошенько потоптался кто-то вроде товарищей, которые распинаются перед камерой про красную волну. Хотя им-то и сейчас неплохо — во всяком случае, выглядят они как ожившие буржуи с иллюстраций к стихам Маяковского.

В отличие от парня с плакатом, Лариса Ожогина стала коммунисткой благодаря семейному воспитанию. Кстати, она вовсе не убеждена, что в СССР все было хорошо. Ларисе тридцать лет, и она точно знает, чего именно ей сейчас не хватает из советского прошлого: честности и солидарности. В ее словах нет революционного пыла, скорее печаль. Работает она помощником депутата от фракции КПРФ Олега Смолина. Но своим основным занятием считает поиск личности, которая смогла бы сегодня творить историю.

— Как думаете, ваши поиски скоро закончатся?

— Сложно сказать. Пока есть разнородные группы людей. Вся проблема в нас, в левых. Мы до сих пор не можем найти точек соприкосновения, у нас нет единства. В Москве счет левой молодежи идет на тысячи, но все работают по-разному. Я стараюсь понять, в чем причина того, что мы не можем объединиться. Ведь не обязательно организовывать единую партию — солидарности всех левых было бы достаточно.

— И тогда вы совершите новую революцию?

— Я думаю, что революции в ближайшей перспективе не будет. — Лариса на секунду задумывается. — А вдруг все сложится парламентским путем? Вдруг?

— А где гарантии, что, когда левые придут к власти, снова не начнется кровавый террор?

— Таких гарантий никто дать не может.

— Как-то сразу не хочется вас поддерживать.

— Наступят такие времена — я просто в это верю, — когда будет нормальная коммунистическая марксистская партия, за которой народ пойдет безо всякой революции и крови.

— Интересно, идеологическим символом этой партии будет Ленин или Сталин?

— В принципе, все происходящее в нашей стране, скорее всего, приведет к тому, что народу будет нужен Сталин. Но я очень хочу, чтобы это был Ленин. А еще лучше — просто новый лидер.

Есть тема, которую Лариса отказывается обсуждать. Это крестик, который ей подарила бабушка. Для меня православный коммунист — это нонсенс, для Ларисы — норма. От ее слов веет одиночеством и желанием оказаться в центре мира, построенного на вечной любви и взаимопомощи. Ей нравится верить в утопию о творце истории — в этом есть что-то от ожидания принца на белом коне. Своего рода поиск Небесного Жениха.

Ленин здесь больше не живет

Ульяновск — аномалия культурно-исторического наследия. Здесь куда ни плюнь — повсюду память о какой-нибудь известной личности: не только о Ленине, но и о Карамзине, Гончарове, Керенском, Розанове и даже Велимире Хлебникове. При хорошей раскрутке город можно было бы превратить в туристическую Мекку. А здесь — провинциальное болото. Некогда самая привилегированная глубинка страны впала в ничтожество.

Местные считают, что их предали. Так оно и есть. Пытаясь забыть про маленького Володю Ульянова, страна забыла и про его родной город. Это как с вундеркиндом, которым все вокруг восхищались, а когда он вырос, перестали замечать: с возрастом он утратил свою уникальность.

Впрочем, пионервожатая Юля бодра и весела. Она не занимается поисками трансцендентального мужа, ей хочется настоящего — такого, чтобы можно было потрогать. В школе № 31 Юля возродила пионерскую организацию. Вот так, играючи, взяла и возродила. Теперь в школе новые пионеры маршируют, поют патриотические песни, кормят птиц и обустраивают музей Великой Отечественной войны. И все бы хорошо, только пионеры какие-то липовые: и галстуки у них не красные, а «триколоровые», и девиз не как у юных ленинцев, а политкорректный: «За родину, добро и справедливость будь готов!»

— Мы помогаем ветеранам, — объясняют смысл своей деятельности ребята.

— А остальные что, не помогают?

— Мы организованно.

Юля зря переживает, что я пытаюсь уличить ее в возрождении коммунистических идеалов. Вовсе нет. Как только видишь трехцветный галстук, сразу становится ясно: здесь помогают ветеранам и птицам. И еще очень хотят показать новой власти, что коммунистические идеалы можно слегка обрезать, подкрасить и натянуть на современных детей.

Ленинский мемориал в Ульяновске построили к столетию вождя. Это была культурная стройка века: мало было просто увековечить его память, памятник должен был выполнять просветительскую функцию. Сейчас лишь треть здания посвящена Ленину — остальные помещения сдаются в аренду для проведения выставок, концертов и конференций. Заместитель директора по науке Валерий Перфилов уверен, что со временем интерес к Ленину будет усиливаться. Свою скромную задачу он видит в каталогизации эпохи.

— А люди, которые здесь работают, придерживаются коммунистических взглядов?

— Здесь могут работать даже те, кто скептически относится к Ленину. Сегодня мы не ставим задачу, чтобы экскурсовод в кульминации своего рассказа убедил посетителя в истинности коммунистических идей.

— Вы сами как к нему относитесь?

— Я вижу масштабность его личности. С моей точки зрения, Ленин ни в чем не ошибался. Просто социализм не должен был стать таким, каким мы его помним. Его идею довели до абсурда.

Особенно отчетливо этот абсурд виден в экспозиции музея. Ленины на фарфоре или вырезанные из моржового клыка смотрятся очень комично. В складских помещениях мемориала вообще полный сюр: десятки покрытых тканью ленинских голов на стеллажах, кажется, самоустранились от реальности и не желают иметь ничего общего с нашим миром. Здесь же нашли приют бюсты, которые не соответствовали канонам изображения: Ленин с пышными бровями, Ленин, похожий на казаха, Ленин недостаточно лысый и Ленин, вообще непохожий на Ленина. Эти дефективные вожди, лишенные атрибутов коммунистической «святости», самые трогательные.

Местный скульптор Анатолий Клюев лепил головы Ильича тридцать два года. Первую его работу оценивала специальная комиссия, которую возглавлял сам Вучетич. Таких «лицензированных специалистов» по увековечиванию лика вождя на всю страну было человек пятьдесят. Соответственно, и работа была очень хлебной: 3500 советских рублей за голову. На создание скульптуры уходило месяца полтора. Теперь Анатолий Клюев преподает студентам Ульяновского государственного университета основы своего мастерства.

— Нынешние студенты умеют лепить Ленина?

— В программу это не входит, но меня сильно удивило, когда ребята сами попросили их этому научить. Студенты меняются, становятся более практичными. Вероятно, они считают, что Ленин снова будет востребован.

Ильич в Ульяновске напоминает жильца, который съехал с квартиры, а хлам, который не влез в багаж, оставил хозяевам. Что со всем этим добром делать, они никак не решат, но выкидывать жалко.

Тумблер мозга

Питер. Бывший парк имени 30-летия ВЛКСМ, здесь стоит памятник героям Краснодона. Рядом с ним — восемь комсомольцев. Все в легком замешательстве: решают, две или три гвоздики возлагать. Положишь две — вроде почтишь погибших, но тогда получится, что это никакой не день рождения, а день смерти комсомола. Положишь три — перед героями неудобно. Решают возлагать по две.

Комсомолец Эдик протягивает мне цветы.

— Спасибо, не надо. Я комсомольцев не почитаю.

— То есть ты не благодарен этим ребятам за то, что они тебя от фашистов защитили? — заводится Эдик.

— За фашистов — благодарен. Но ваша акция политическая, вы же цветы возлагаете в день рождения комсомола, а не в какой-нибудь другой день.

— Понятно. То есть тебе абсолютно по барабану, что они отдали за тебя жизнь!

В голове Эдика щелкает тумблер, и через секунду я из обычного человека превращаюсь во врага народа. Именно в страну таких людей с тумблером в мозгу мне и не хочется возвращаться. Мой дед не был комсомольцем, но дошел до Берлина. Я же не требую от Эдика приносить цветы моему деду — у каждого своя могила.

Празднование продолжилось митингом на Комсомольской площади. Здесь мероприятие стало более массовым: подошли еще четыре комсомольца, женщина с собакой, городской сумасшедший Лаврентий Павлович с личным красным флагом и дедушка Герман, который шел мимо и притормозил.

— Последний выдох, — говорит мне на ухо дедушка Герман.

— Что?

— Конечно, они никогда не придут к власти. Это не вдох, а выдох.

— Думаете, у них не получится?

— Уже ни я, ни даже вы не увидите того времени, когда вокруг снова будет чистый идеологический воздух. Это демонстрация бессилия. Цветы на могилу, а не за здравие.

Дедушка Герман — бывший партийный секретарь. Он засовывает руки в карманы серого плаща, горбится и медленно, как призрак, миновав митингующих комсомольцев, памятник и свежие гвоздики, исчезает за углом дома.

— Я была абсолютно беззаботным ребенком, — Анна Клочкова рассказывает, как пришла в ряды компартии. — Хотя я видела грустные лица своих родителей в девяностые годы. Почему-то нам нужно было раскапывать каждый сантиметр дачного участка, чтобы сажать картошку. Потом родители у меня развелись, и жить стало еще хуже. Но я не связывала это с политикой. Мне было двенадцать лет. А когда я поступала в университет, то столкнулась с проблемой коррупции в вузах. Почему нужно за все платить? Я не понимала. Второй звоночек прозвенел, когда заболела бабушка. Ей необходимо было провести четыре курса лучевой терапии, каждый из которых стоил сто пятьдесят тысяч рублей. Но это же полное расхождение с тем, что написано в Конституции! Где бесплатные образование и медицина? Тогда я поняла, что наш мир несправедлив и нужно бороться за его изменение.

Вот тут-то и воскресает Ленин. Его величие в том, что он создал механизм, который позволяет развернуть слишком растянувшийся караван в обратную сторону, сделав первых последними, а последних первыми. Сытые и довольные теряют власть, а униженные и оскорбленные получают иллюзию, что теперь они будут сытыми и довольными. Эта иллюзия, конечно, никаких проблем не решает, но чтобы лишний раз не беспокоить Ленина, лучше все-таки не слишком растягивать караван.

История Ани — это каноническая история человека, уповающего на то, что «кто был ничем, тот станет всем». Только она не верит, что при социализме тоже были картошка, коррупция, поступление в институт по блату и финансовые сложности при лечении тяжелых заболеваний. Точнее, верит, но считает, что новые коммунисты, честные и нежадные, никогда не повторят ошибок своих предшественников. Они будут преломлять хлебы, кормить голодных и одним своим социально справедливым прикосновением исцелять больных. И им не нужны будут ни дорогие машины, ни квартиры… По крайней мере до тех пор, пока новая экономика не обеспечит всех равными материальными благами.

Хотя нет, машины все-таки нужны: пока мы скакали по питерскому метро, Аня все переживала, что уже забыла, как им пользоваться, и мечтала снова сесть за руль своего автомобиля. Щелк — и она опять обычный человек.

Ильич наизнанку

В питерском магазине «Музей шоколада» фантастический запах. Но даже там, среди шоколадных зайцев, кроссовок, машинок и домиков, притулился бюст Ильича. Вообще-то Ленин в ассортименте двух видов: большой и маленький. Оба производятся прямо на месте — можно из черного шоколада, можно из белого. Есть еще вариант: позолоченный.

Спрашиваю:

— И как ваши посетители относятся к шоколадному Ленину?

— Некоторые возмущаются, другие берут по десять штук, — продавщица Оля немного смущена.

— Сколько стоит?

— Большой — три тысячи, маленький — пятьсот.

— А какой срок годности?

— Как у пищевого продукта: шесть месяцев. Ну, в качестве сувенира может простоять и дольше. Правда, темный со временем может побелеть. И еще они тепла боятся.

Формы для отливки бюстов сделаны в Голландии. Два силиконовых кубика. Если их раздвинуть и заглянуть внутрь, можно увидеть Ильича наизнанку. В эти кубы заливают шоколад, а потом ставят их в холодильник. Большой застывает около двух часов, маленький быстрее. Дефекты поправляются вручную, с помощью горелки.

— Часто покупают?

— Маленькие уходят по три-четыре штуки в день. Большие реже.

— А шоколадного Сталина вы не делаете?

— Под заказ можно и Сталина. Только стоить будет около десяти тысяч, потому что делать его придется вручную.

Протягиваю тысячу, беру сразу двух мелких, чтоб им в рюкзаке было веселее.

…Мой шоколадный Ленин уже месяц стоит на полке. Его близнец подарен. Жена уже пару раз покушалась на Ильича, но я его отстоял. Все-таки он создал современную российскую политику, как Пушкин — литературу: все, что у нас сегодня есть, — это либо продолжение его идей, либо противопоставление им. И если уж совсем честно, то он все еще не съеден из-за моего детства, в котором Владимир Ильич состоял в обществе чистых тарелок, учил кота перепрыгивать через стулья и приходил к детям на елку. А еще шоколадного Ленина в любой момент можно съесть. И от этого как-то спокойней.

фото: Сергей Максимишин.